Муратбек Иманалиев: Четыре стороны света от Центральной Азии

Профессор, к.и.н. директор Центра анализа международных отношений Дипломатической академии МИД КР им.К.Дикамбаева Муратбек Иманалиев.

Континент, на котором находится Центральная Азия, называется Евразия и по частям света делится на Азию и Европу. Иногда Центральную Азию называют Центральной Евразией. Но, наверняка, “евро” не имеет никакого отношения к Центральной Азии, если только не попытаться обесценить используемый в России в философско-мировозренческом смысле термин “Евразия”. В том, как понимают термин ”Евразия” в России география ведь только в наружном, филологическом обрамлении, но суть термина, прежде всего в цивилизационном смысле, о том, как русские понимают себя и свое место в мире.

Евразия лидирующая и, одновременно, ойкуменистическая фундаментальная географическая область проживания человечества с точки зрения формирования цивилизованности людей и Евразия цивилизационно более пестрый регион мира, чем остальные районы планеты.

В крупной географической мозаике;
1. европейская (западная, Европа, противоположная сторона – Атлантический океан);
2. индостанская (южная, Индия, Пакистан, противоположная сторона – Индийский океан;
3. дальневосточная (восточная, Китай, Корея, Япония, противоположная сторона – Тихий океан) и;
4. российская (северная, Россия, противоположная сторона – Северный ледовитый океан и Арктика) “оконечности” Евразии - это регионы глубоких, конструктивно устойчивых с древних времен цивилизаций с соответствующими культурными платформами и технологическими емкостями атлантического, индостанского, российского и тихоокеанского осмысления существования биологической формы жизни, формирования и развития философско-мировоззренческих платформ, спада и подъема экономического напряжения. Но именно Россия обозначила себя как Евразия, при этом имеется ввиду не только ее расположение в Европе и Азии.

Исламская цивилизация, сгусток которой приходится на географическое пространство от Магриба до Индонезии, узкой «зеленой» полосой проходит мимо всех “оконечностей” с запада на восток, но местами вкраплена в них.

У США в Евразии – особая роль. Это единственная страна, которая не просто имеет влияние практически во всех “оконечностях” Евразии (за исключением “российской”), а реально присутствует на пространствах всех иных евразийских “оконечностей”. При этом США не является евразийской державой. Ситуация уникальна тем, что впервые в истории (с ХХ века) человечества государство с другого, “заокеанского” континента имеет решающее значение в политике, экономике, но, главным образом, в распространении ценностных ориентиров и емкостей в Евразии. Немаловажное значение для понимания роли США в Евразии имеет наличие огромного количества военных баз на континенте.

Геополитически Евразия сегодня – это континент, атлантическая, индостанская и тихоокеанская оконечности которого с разной, правда, скоростью разворачиваются вглубь региона, правда, вместе с тем и цели, содержание и скорость в пространственности векторов и основ этой механики абсолютно разнообразны – от военного, агрессивно-санкционного до экономико-цивилизационного.

Векторально они, развороты, направлены и друг против друга, и в сторону Центральной Азии. В Центральной Азии чувствуют “соприкосновение” с этими векторами, но не всегда понимают предлагаемый выбор, и сложное “перекрестие”, которое зачастую не в рамках компетенции центрально-азиатских стран, а только основных “держателей”, но слабость государственничества в регионе создает, как ни парадоксально, наоборот, ситуацию широкого выбора, который как будто представлен странам региона.

С Центральной Азией связано и глубинное по влиянию, но не по результатам, стремление мусульманских стран оказать не столько религиозное или этнокультурное, а скорее, обобщенное политическое воздействие на регион. Но надо иметь ввиду, что в данном случае мы имеем ввиду бывшую советскую Среднюю Азию, потому, что историческая Центральная Азия, кроме среднеазиатских республик, включает в себя Афганистан, Монголию и другие регионы некоторых стран.

Основной геокультурной особенностью, исторической ипостасью Центральной Азии является то, что она – перекрестие мировых цивилизаций – арабо-исламской, персидской, китайской, русской и т.д. Второй особенностью является то, что мировые цивилизации доходили до Центральной Азии и как бы растворялись в ней, обретя вторую, не менее важную роль. Это особенно прослеживается в этнографии питания: житель Центральной Азии, независимо от религиозной, этнической и иной принадлежности, может рутинно предложить на первое борщ, на второе – манты и на третье, как основное блюдо либо плов, либо бешбармак. Это повседневная еда центральноазиатов, независимо от национальности и вероисповедания.

Центральная Азия – носитель трехполосной лингвистической карты - тюркской, персидской и русской, в последнее время к ним присоединяются китайская и английская.

Из негативных компонентов ситуация в Евразии всегда была неровно сбалансирована с точки зрения военных возможностей: войны, колониальные захваты, экономическое насилие и т.д. постоянно сопутствовали “Большому Острову”. Но ситуация в контексте военных и военно-политических отношений начинает выравниваться: 500-летнее военному, экономическому, научному и культурному доминированию и превосходству Атлантики приходит конец. Любопытно, каким будет мир при равенстве возможностей и сил. Это один из признаков системы многополярности. И лишь Центральная Азия остается пока геополитической, геоэкономической и геокультурной перифирией Евразии.

Заметим еще одно очень важное геополитическое обстоятельство: в рамках каждой из “оконечностей”, за исключением северной, мы наблюдаем жесткое противостояние между странами, составляющими ту или иную “оконечность”. Между Китаем и Японией, между Индией и Пакистаном, между европейскими странами. Существует немало также проблем между странами, представляющими разные “оконечности”. И во всех этих “противостояниях” видны американцы.

В центральной же Азии из всех имеющихся видных акторов, наиболее серьезным влиянием пользуется Россия: инерция российского присутствия в регионе, очевидным образом, чувствуется, в том числе в языковом, военном, экономическом, образовательном и гуманитарном. Не в последнюю очередь это связано с восстанавливающейся военной и дипломатической активностью и достаточно жесткой национализацией ресурсной базы четвертой стороны - России в меняющемся мире.

Разумеется, формирующиеся и усиливающиеся «китайская» и «индийская» зоны экономического и иного влияния, в последующем могущие трансформироваться в геополитические, играют все более заметную роль в глобальном распределении власти и мощи.

Постепенно снижается роль Европы, вернувшейся во второй половине ХХ века в границы этой части Евразии после столетней войны Германии против человечества, и прекратившей быть колониальной вотчиной (она теперь защищается), однако, обладающей пока еще достаточным военным и экономическим потенциалом влияния.

США, несмотря на зримо наблюдаемое снижение глобального авторитета, сужение роли глобального доллара и выравнивание глобальных научно-технологических и бизнес - возможностей, тем не менее, остается до сих пор единственным пока «соседом всех стран».

Особое место в «стяжке» оконечностей к центру Евразии занимает религиозный экстремизм и терроризм. Не выявлена до конца роль миграции в этих процессах. Но, основным регионом «поглощения» этих вот «разворотов» является все-таки Центральная Азия в силу понятных географических координат, геополитических конструкций и геоэкономических пространств. Внешнеполитические ориентиры элит стран Центральной Азии в результате влияния этих разворотов по политической и религиозной приверженности выстроились по векторам на пророссийскую, происламскую, прозападную и т.д. Пока не прочерчены линии прокитайской и проиндийской ориентации, но это пока. Очевидно, что понятный сегмент в политике государств региона занимают и местные националисты.

Следует, правда, признать, что «ориентиры» эти выбраны не всегда осознанно, а в силу виртуально-плоскостного выбора «за» и «против»: империи, как известно, не гибнут в одночасье. Но, если эти «ориентиры» «оголены» от национальных интересов, то у такого государства нет будущего. Заметны также и визуально наблюдаемые элементы полузабытых сценариев «Большой игры», в которой после распада СССР в географическом плане одним из новых центров ее еще оказалось и постсоветское пространство, а смыслосодержащем отношении расширилась: идет борьба за центрально-азиатское и закавказское наследство пост-СССР.

Важнейшим технологическим механизмом «разворотов» цивилизационных и геополитических векторов вглубь евразийского континента является геоэкономическое проектирование. Сегодня Евразия – это еще и регион континентальных и региональных экономических и иных проектов, в центре приложения имеющихся возможностей и реализации которых оказались прежде всего центральноазиатские государства, которые, сегодня оставаясь пока в силу объективных и субъективных причин в режиме геополитической и геоэкономической периферии, являются все-таки пока больше пассивными участниками евразийского проектирования: любое внешнеполитическое действие какой-либо из центральноазиатских стран требует хотя бы негласной поддержки одного из мировых лидеров либо осторожного, многократного использования имеющегося или формирующегося противоречия между великими. (Уникальность Центральной Азии в том, что окружена тремя ядерными державами, одновременно относящимся к трем “вершинам” сооружаемого усилиями многих стран многополярного мира. Но, если приплюсовать сюда США, то четыре).

В евразийском проектировании у всех “проектировщиков” разные пространства финансовых вложений, разные векторы и цели политического освоения этих пространств, однако и предлагаемые проектные основания далеко не одинаковы. При этом очевидно, что не все проекты располагают соответствующими понятными конструкциями инкорпорации. Они сложны по технологиям присоединения, юридическим и лингвистическим конструкциям, инвестиционно-финансовым возможностям.

Но, очевидно и то, что такие крупные проекты как ЕАЭС и “Один пояс – один путь” – это не просто программы экономической континентализации Евразии, это предложения России и Китая по переформатированию цивилизаций без замены одной на другую. И речь не идет о Маккиндеровской идее “кто владеет Большим островом, тот владеет миром”, а совместном развитии и глобальном управлении. Поэтому Россия предлагает создание “Большой Евразии”, а Китай говорит о “сообществе единой судьбы”.

Эти проекты, в числе коих, прежде всего и в первую очередь, следует отметить Евразийский экономический союз, представляют, в общем-то, очевидный интерес для центрально-азиатских стран, вместе с тем при всех развернутых и скрытых преимуществах и достоинствах страдают, как мне представляется, некоторым дефицитом содержательности, точнее, смысловых конструкций, в том числе и в сфере культурно-гуманитарной деятельности людей и государств. Внутренняя недоинтегрированность и внешняя недоидентифицированность, в основном, проистекающая из прорывающихся из-под экономического “концептуализма” политических амбиций, экономических позывов и культурно-гуманитарных “вторых замыслов”, является одним из самых “тормозящих” факторов развития. Весьма потаенной является рыхлая проблема суверенности государств, которая для молодых, неокрепших субъектов международной жизни остается темой весьма болезненной. Основная проблема недоинтегрированности ЕАЭС в парной интеграции участников с Россией: Россия-Казахстан, Россия – Кыргызстан, Россия – Армения и т.д., но нет интеграции, например, Казахстан – Армения.

Второй по значимости проект – это китайский “Один пояс – один путь”, у которого есть и откровенные, и потаенные противники. Но есть и немало доброжелателей. При всех достоинствах данной инициативы следует все-таки отметить два серьезных недостатка: 1.требуется институализация; 2.необходима более глубокая, вплоть до инженерного обеспечения интернационализация.

Третий, американский “КАСА-1000” сокрыт во тьме и чапанах талибов и других центрально-азиатских стран, хотя к его реализации были привлечены некоторые страны и организации.

За тридцать лет независимости страны Центральной Азии все больше и все дальше расходятся в концепциях и моделях региональной идентификации и внутристрановой самоидентификации. И, разумеется, в вопросах построения национальной государственности. Тем не менее, возможно ли при определенных благоприятных условиях и усилиях для государств, входящих в ЕАЭС, и только для них выстраивание некоей модели евразийской цивилизационной идентичности? И почему только в ЕАЭС? Объяснения достаточно просты. В данном случае, очевидно, что постсоветская цивилизационная идентичность (сюда отчасти входит и Монголия), существующая, правда, в режиме плавной инерции, остается, наверное, единственной скрепой, не позволяющей конфликтам возникнуть и расшириться на постсоветском пространстве, а некоторым экономикам, в том числе нефтегазовым, держаться на плаву, попытаться переориентировать культуру и образование на новый улучшенный, но свой, посткоммунистический формат.

Вопрос второй: может ли постсоветская цивилизационная идентичность лечь в основу евразийской? Не нужно быть гениальным аналитиком, чтобы понять следующее - никакая другая модель цивилизационной идентичности не в состоянии встать вровень с постсоветской, во всяком случае, для формирования факторов и условий сближения с иными с последующим принятием ценностных емкостей и ориентиров потребуются огромные усилия и немало времени.

Конструирование «корзины ценностей» «цивилизационного постсоветизма» с одной стороны проблема кажущаяся несложной, но, с другой стороны, весьма и весьма непростой. Например, общее советское прошлое, история Российской империи, и, особенно, СССР. Да, оно было, и оно есть, оно признается всеми, и большей частью позитивно, но результирующие оценки пройденного совместно исторического пути не всегда совпадают или не совпадают вообще. Следует, наверное, подумать над этой проблемой.

Для начала следует отметить, что новые смыслы, новые ценностные емкости и новые ориентиры «постсоветизма» могут быть обозначены в виде привлекательных замыслов, ориентированных в будущее либо, скажем так, в виде чего-то очень важного, не могущего пока быть прописанным, однако, которое всеми имеется в виду и по нему имеется не фрагментированный, а всеобъемлющий, но молчаливый консенсус. Например, безопасность и открытые границы, образование и культура, инвестиции и технологии. И, конечно, язык – точно также как и в англосаксонских странах.

У разных стран Центральной Азии разное отношение к югу от региона: вопрос прихода талибов к власти в Афганистане – это вопрос состоявшийся, а политическая, идеологическая начинка этого старого-нового исламского государства, по-видимому, не претерпит кардинальных изменений, за исключения некоторых нюансов.

Вопрос, имеющий отношение к талибам, он из будущего: будет ли угроза от них в предстоящие годы для тех, кто живет рядом с ними и насколько можно рассматривать их в качестве вероятного партнера по простраиванию инфраструктуры коммуникаций и, вообще, экономического сотрудничества. Пока внятных ответов, кроме возрастающего гипертрофированного страха, который, как некогда, страх перед послеоктябрьской Россией, страх перед непонятным и пугающей мировой революцией, нет. Но и талибы пока не угрожают мировой исламской революцией.

Дипакадемия МИД КР им.К.Дикамбаева специально для КНИА «Кабар»